Неточные совпадения
Городничий. Ну,
слушайте же, Степан Ильич! Чиновник-то из Петербурга приехал. Как
вы там распорядились?
Послушайте ж,
вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын… он высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на мосту.
Городничий (тихо, Добчинскому).
Слушайте:
вы побегите, да бегом, во все лопатки, и снесите две записки: одну в богоугодное заведение Землянике, а другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в вашем присутствии одну строчку к жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли
вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к
вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он
вас по почте не отправил куды-нибудь подальше.
Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот
вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Я раз
слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я не могу
вам сказать, что с ним сделалось.
Потупился, задумался,
В тележке сидя, поп
И молвил: — Православные!
Роптать на Бога грех,
Несу мой крест с терпением,
Живу… а как?
Послушайте!
Скажу
вам правду-истину,
А
вы крестьянским разумом
Смекайте! —
«Начинай...
Его
послушать надо бы,
Однако вахлаки
Так обозлились, не дали
Игнатью слова вымолвить,
Особенно Клим Яковлев
Куражился: «Дурак же ты!..»
— А ты бы прежде выслушал… —
«Дурак же ты…»
— И все-то
вы,
Я вижу, дураки!
И рассказали странники,
Как встретились нечаянно,
Как подрались, заспоривши,
Как дали свой зарок
И как потом шаталися,
Искали по губерниям
Подтянутой, Подстреленной,
Кому живется счастливо.
Вольготно на Руси?
Влас
слушал — и рассказчиков
Глазами мерял: — Вижу я,
Вы тоже люди странные! —
Сказал он наконец. —
Чудим и мы достаточно.
А
вы — и нас чудней...
Прилетела в дом
Сизым голубем…
Поклонился мне
Свекор-батюшка,
Поклонилася
Мать-свекровушка,
Деверья, зятья
Поклонилися,
Поклонилися,
Повинилися!
Вы садитесь-ка,
Вы не кланяйтесь,
Вы послушайте.
Что скажу я
вам:
Тому кланяться,
Кто сильней меня, —
Кто добрей меня,
Тому славу петь.
Кому славу петь?
Губернаторше!
Доброй душеньке
Александровне!
—
Вы, верно, едете
слушать Патти? — сказал Тушкевич.
«Он рассердится и не станет
вас слушать», говорили они.
— Посмотрите, — сказал полковник, глядя в окно, — какая публика собралась
вас слушать. — Действительно, под окнами собралась довольно большая толпа.
—
Вы мне позволите
слушать? — спросил он.
— Вот именно, — подхватила Бетси, — надо ошибиться и поправиться. Как
вы об этом думаете? — обратилась она к Анне, которая с чуть заметною твердою улыбкой на губах молча
слушала этот разговор.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов
слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли
вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
—
Послушайте, Константин Дмитрич, — сказала Дарья Александровна, улыбаясь своею доброю и несколько насмешливою улыбкой, — за что
вы сердитесь на Кити?
—
Послушайте, мсье Печорин! я думаю, что
вы благородный человек.
—
Послушайте, Максим Максимыч! — сказал Печорин, приподнявшись. — Ведь
вы добрый человек, — а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя мою шпагу…
— Другая идея вот: мне хотелось
вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что
слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные люди, как
вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что
вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она
вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка
слушала с любопытством. В ее воображении
вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
— Мне это тем более лестно, — сказала она, — что
вы меня вовсе не
слушали; но
вы, может быть, не любите музыки?..
— Отчего же
вы теперь не хотите
слушать того, чему еще недавно, и так часто, внимали благосклонно?..
— А вот
слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я
вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
—
Послушайте, — сказал он с явным беспокойством, —
вы, верно, забыли про их заговор?.. Я не умею зарядить пистолета, но в этом случае…
Вы странный человек! Скажите им, что
вы знаете их намерение, и они не посмеют… Что за охота! подстрелят
вас как птицу…
Он не отвечает на ваши возражения, он
вас не
слушает.
Послушайте:
вы, может быть, думаете, что я ищу чинов, огромного богатства, — разуверьтесь! я хочу только счастья дочери.
— Даже завидно
вас слушать, — сказал гость. — Научите меня быть так же веселым, как
вы.
—
Послушайте, любезные, — сказал он, — я очень хорошо знаю, что все дела по крепостям, в какую бы ни было цену, находятся в одном месте, а потому прошу
вас показать нам стол, а если
вы не знаете, что у
вас делается, так мы спросим у других.
— Послушайте-с, Павел Иванович, — сказал он, — я привез
вам свободу на таком условии, чтобы сейчас
вас не было в городе.
—
Послушайте, Афанасий Васильевич, скажите мне, я
вас одного знаю за честного человека, что у
вас за страсть защищать всякого рода мерзавцев?
—
Послушайте, матушка. Да
вы рассудите только хорошенько: ведь
вы разоряетесь, платите за него подать, как за живого…
Ну,
послушайте: ну, вот я
вам на суд…
—
Послушайте, Петр <Петрович>! Но ведь
вы же молитесь, ходите в церковь, не пропускаете, я знаю, ни утрени, ни вечерни.
Вам хоть и не хочется рано вставать, но ведь
вы встаете и идете, — идете в четыре часа утра, когда никто не подымается.
— Да
послушайте только, что я
вам открою…
—
Послушайте, матушка… эх, какие
вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах.
Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
— И непременно разбогатеете, — сказал Костанжогло, не
слушая хозяйки. — К
вам потекут реки, реки золота. Не будете знать, куда девать доходы.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего;
слушайте только, что рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и рассказывает, и как рассказывает,
послушайте только, совершенный роман; вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» Каково
вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь
вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу!
Послушай, Чичиков! ведь ты, — я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
—
Послушайте, — сказал Платонов, схвативши его за руку, — как
вам, при таком уме, опытности и познаниях житейских, не найти средств выпутаться из вашего затруднительного положения?
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Я
вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите
вы снова: но…
Учитесь властвовать собою:
Не всякий
вас, как я, поймет;
К беде неопытность ведет».
И
вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились
вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте
слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне, где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
Моей мечтательницы милой,
Но где его теперь уж нет…
Где грустный он оставил след.
Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись,
слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда
вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [
Вы не читали газеты? (нем.)]
—
Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан.
Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А
вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал
вам страху, что у
вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и
вы не слышите, что делается на свете.
Но
вы, как и большинство,
слушаете голоса всех нехитрых истин сквозь толстое стекло жизни; они кричат, но
вы не услышите.
— Да, Атвуд, — сказал Грэй, — я, точно, звал музыкантов; подите, скажите им, чтобы шли пока в кубрик. Далее будет видно, как их устроить. Атвуд, скажите им и команде, что я выйду на палубу через четверть часа. Пусть соберутся;
вы и Пантен, разумеется, тоже
послушаете меня.
Да
послушайте же, Родион Романович, благодетель
вы мой, ну, вот хоть бы это-то обстоятельство.
— Помилуйте-с, напротив, на-а-против! Если бы
вы знали, как
вы меня интересуете! Любопытно и смотреть и
слушать… и я, признаюсь, так рад, что
вы изволили, наконец, пожаловать…
—
Послушайте, господин Разумихин,
вы забыли… — начала было Пульхерия Александровна.